Мой сайт

П.Е. Матвеев

Профессор Владимирского государственного университета

ТОЛЕРАНТНОСТЬ В РОМАНЕ «ТИХИЙ ДОН»

М.А.ШОЛОХОВА

Толерантность и роман «Тихий Дон» казалось бы есть вещи несовместные. В самом деле, роман «Тихий Дон» предстает эпопеей классовой борьбы, охва­тившей всю Россию в начале XX века, в том числе донское казачество. Как возможна здесь толерантность как терпимость к инакомыслию, если граждан­ская война по сути своей есть высшая форма нетерпимости?! И в великом ро­мане М.А. Шолохова приведено много сцен подобной нетерпимости, где не только сталкиваются различные идеи, мировоззрения, но и где льется кровь но­сителей разных мировоззренческих и нравственных конструкций. Одна из та­ких ярких, художественно совершенно оформленных сцен - это описание рас­стрела белыми казаками большевика Подтелкова и его товарищей, приведенная в пятой части второй книги романа.

В предсмертной речи, с петлей на шее, Подтелков сказал, обращаясь к по­редевшей толпе казаков и казачек: «Вы - горько обманутые! Заступит револю­ционная власть, и вы поймете, на чьей стороне была правда. Лучших сынов Тихого Дона поклали вы вот в эту яму.»[3, с. 715] И последними словами крас­ного командира были: «Ишо не научились вешать. Кабы мне привелось, уж ты бы Спиридонов, не достал земли»[3, с. 716].

Как видим, и перед смертью не проявил Подтелков какой-либо толерант­ности. Он был готов также расправляться со своими классовыми врагами, как расправились с ним и с его товарищами их противники - белые. И он это про­демонстрировал в свое время под станицей Глубокой, о чем напомнил ему пе­ред гибелью главный герой романа Григорий Мелехов.

Однако следует обратить внимание, что вслед за тридцатой главой, где описана казнь Подтелкова, в романе следует глава, которой и заканчивается второй том романа, где приведена сцена наказания пойманных белыми казака­ми Михаила Кошевого и Валета, отстаивавших взгляды красных.   Валета, как

2

не казака, застрелили, а Кошевого, коренного казака станицы Вешенской, нака­зали плетьми. Но самая удивительная сцена описана в конце этой главы и, сле­довательно, в конце всего второго тома. Здесь рассказано как маленькую при­дорожную могилку Валета посетил один старик. «Вскоре приехал с ближнего хутора какой-то старик, - повествует роман, - вырыл в головах могилы ямку, поставил на свежеоструганном дубовом устое часовню. Под треугольным на­весом её в темноте теплился скорбный лик Божьей Матери, внизу на карнизе навеса мохнатилась черная вязь славянского письма: В годину смута и разврата Не осудите, братья, брата. [3, с. 719]»

«В годину смуты и разврата не осудите, братья, брата» - это может быть эпиграфом к теме толерантности, где кратко выражена сущность данной духов­ной установки, которая имеет и философские, и религиозные, и нравственные, и политические и др. аспекты. И такая архитектоника эстетического и нравст­венного видения гражданской войны в романе «Тихий Дон», конечно, не слу­чайна. Здесь сознательно используется противопоставление двух противопо­ложных мировоззренческих позиций в следующих друг за другом главах. Ху­дожественное произведение позволяет объединить в нечто целое события, ко­торые могут быть растянуты в историческом реальном пространстве.

Страшная кровавая война, оказывается, может сосуществовать в историче­ском реальном времени и пространстве с феноменом терпимости. В этом слу­чае, как в романе Тихий Дон», мы встречаемся с несколькими правдами или с несколькими нравственно-ценностными конструкциями. Выделим четыре важнейшие конструкции, или, говоря языком М. Бахтина, четыре важнейших нравственно-ценностных контекста. Таковыми контекстами/правдами пред­стают: 1) «правда красных», 2) «правда белых», 3) «народная» или в данном ис­торическом пространстве/времени «сословно-казацкая правда» и 4) прав­да/контекст автора.

В отмеченном акте расстрела белыми красных описаны массовые сцены, где выделенные контексты/правды еще требуют особого анализа, позволяюще-

3

го оценить их в более индивидуализированном и формализованном виде. Но в романе «Тихий Дон» есть сцены, где представлены непосредственные контак­ты/диалоги разных нравственно-мировоззренческих контекстов, где отражена сущность подобных контактов. В современных научных исследованиях, по­священных толерантности, отмечается диалог как одна из возможных и важ­нейших форм толерантных взаимоотношений [1]. Однако как на практике реа­лизуется диалог между противоположными по содержанию контекста­ми/правдами? Возможен ли он в принципе?

В романе «Тихий Дон» есть замечательная и глубочайшая по нравствен­ному смыслу сцена, где отражен подобный диалог. Это сцена из четвертой, за­ключительной главы «Тихого Дона», где описана встреча вернувшегося в род­ной дом с гражданской войны демобилизованного из рядов Красной Армии Григория Мелехова со своим шурином, бывшем другом и однополчанином по Первой мировой войне большевиком Михаилом Кошевым. Вот выдержки из их «диалога»:

«Они молча закурили. Сбивая ногтем пепел с цигарки, Кошевой сказал:

-  Знаю я об твоих геройствах, слыхал. Много ты наших бойцов загубил,
через это и не могу легко на тебя глядеть... Этого из памяти не выкинешь.

Григорий усмехнулся

-    Крепкая у тебя память! Ты брата Петра убил, а я тебе что-то об этом не напоминаю... Ежели всё помнить - волками надо жить.

-    Ну что ж, убил, не отказываюсь! Довелось бы мне тогда тебя поймать, я и тебя бы положил, как миленького!

-    А я, когда Ивана Алексеевича в Усть-Хопре в плен забрали, спешил, бо­ялся, что и ты там, боялся, что убьют тебя казаки... Выходит, занапрасну я то­гда спешил.

-    Благодетель какой нашёлся! Поглядел бы я, как ты со мной разговари­вал, ежели б зараз кадетская власть была, ежели б вы одолели. Ремни бы со спины небось вырезывал!  Это ты зараз такой добрый...

-    Может, кто-нибудь и резал бы ремни, а я поганить об тебя рук не стал

4

бы.

-   Значит, разные мы с тобой люди... Сроду я не стеснялся об врагов руки
поганить и зараз не сморгну при нужде.[4, с. 717]»

И заканчивается этот «диалог» словами Григория:

«...- Хочу пожить возле своих детишек, заняться хозяйством, вот и всё. Ты поверь, Михаил, говорю это от чистого сердца!

Впрочем, никакие заверения уже не могли убедить Кошевого, Григорий понял это и умолк. Он испытывал мгновенную и горькую досаду на себя. Ка­кого черта он оправдывался, пытался что-то доказать? К чему было вести этот пьяный разговор и выслушивать дурацкие проповеди Михаила? К черту! Гри­горий встал.

- Кончим этот никчемный разговор!  Хватит!»[4, с. 718]

Великий художник показал здесь встречу действительно разных людей, как представителей разных нравственно-ценностных контекстов, каждый из ко­торых следовал своей правде. Примечательно, что здесь снова используется метод противопоставления, контрастности, когда предосудительное зло особо оттеняется на фоне общечеловеческого добра. Так, перед «диалогом» Григория Мелехова с Михаилом Кошевым произошла встреча Мелехова со своим другим однополчанином, верным ординарцем Прохором Зыковым. И встреча эта про­шла в духе искренней человеческой радости от общения хорошо знавших друг друга людей, совместно переживших многие жизненные коллизии. «Обнимая Григория он всхлипнул, вытер кулаком глаза, разгладил мокрые от слез усы. У Григория что-то задрожало в горле, но он сдержался, растроганно, грубовато хлопнул верного ординарца по спине, несвязно проговорил:

- Вот и увидались...  Ну и рад я тебе, Прохор, страшно рад! ...»[4, с. 709]

В сцене «диалога» Мелехова и Кошевого также выделяются четыре отме­ченных выше нравственно-ценностных контекста. «Правду красных» отстаи­вает Михаил Кошевой. Идеально здесь присутствует и «правда белых», кото­рую Кошевой презумпирует Мелехову. Есть здесь «народная» или «сословно-казапкая правда», реальным носителем которой в то время являлся Г. Мелехов,

5

и есть «авторская правда» самого Шолохова, единственного реального лица в данной сцене, хотя, естественно, в романе в качестве живых, реальных людей предстают вымышленные автором герои.

«Правда красных» - это «правда» новой классовой пролетарской морали. Мы знаем о ней не только из художественной литературы, но и из контекста самой истории и из философского наследия. Одной из работ по большевист­ской этике, получивших широкую известность, является статья Льва Троцкого «Их мораль и наша». [2] Волею судеб Лев Троцкий, как один из вождей боль­шевизма, оказал не только теоретическое влияние на определённую часть каза­чества через рядовых агитаторов большевистских идей типа Штокмана, прие­хавшего еще до революции в хутор Татарский, где разворачиваются основные события романа. Но Л. Троцкий принял непосредственное практическое уча­стие в уничтожение другой части казачества, не принявших «правду» больше­визма.

В своей статье Л. Троцкий жестко критикует учение об общечеловеческой нравственности. С его точки зрения «мораль есть лишь одна из идеологических функций» борьбы классов. «Господствующий класс навязывает обществу свои цели и приучает считать безнравственными все те средства, которые противо­речат его целям. Такова главная функция официальной морали» - пишет Л. Троцкий. Значит, ничего кроме сознательного обмана, у общечеловеческой морали нет. Собственно, нет и общечеловеческой морали как таковой, мораль имеет классовую основу. Есть, конечно, общеобязательные нормы морали или «элементарные правила морали». Но по Л. Троцкому их действенность ограни­чена и неустойчива, что особенно ярко проявляется как раз во время граждан­ской войны, одна из которых описана в романе «Тихий Дон». «Высшей фор­мой классовой борьбы является гражданская война, - писал Л. Троцкий, - кото­рая взрывает на воздух все нравственные связи между враждебными классами».

Однако аргумент Троцкого против общечеловеческой морали, состоящий в том, что она часто нарушается, особенно в период классовых войн, крайней формой которой является гражданская война, не состоятелен.    Аналогично,

если школьники стали чаще нарушать правила грамматики, то это еще не зна­чит, что сами правила устарели, что они разрушаются. Грамматические прави­ла остаются, но встает проблема повышения уровня грамотности среди школьников. Так и с моралью: ее основные ценности и принципы остаются не­изменными, а вот уровень морали, моральности в обществе и среди людей во время классовых битв, особенно во время гражданских войн, действительно понижается. И возникает проблема повышения уровня морали в обществе.

Россию спасло то, что и во время гражданской войны, и в годы сталинизма сохранялась и общечеловеческая нравственность, и хранил ее народ, а не власть, которая старалась насадить силой иную, классовую, пролетарскую мо­раль.

И один из героев романа Михаил Кошевой действует совершенно в духе учения Л.Троцкого, и считает себя при этом абсолютно правым. И, в частно­сти, потому, что, по его мнению, такое же насилие по отношению к нему и его единомышленникам применят и его противники, белые, в том числе Григорий Мелехов, если власть будет у них. Он не видел ни «третьей», ни «четвертой правды». Конечно, с детства он был знаком со многими нормами сословно-казапкой нравственности, но новая, большевистская, точка зрения «заставляла» его считать такие нормы устаревшими, служащими ненавистному царскому режиму, сословной исключительности. И в этом он был неправ, в этом заклю­чалась его ограниченность. Такой ограниченный нравственно-ценностный контекст не предполагает равноправного диалога, здесь догматически утвер­ждается только одна правда - собственная, и не допускается ни вероятность её ошибки, ни возможность иной истины. Будучи классовой моралью и отвергая общечеловеческую нравственность, пролетарская нравственность парадоксаль­ным образом старалась утвердить себя в качестве общечеловеческой, от имени которой только и можно вершить нравственный суд. Слабость «народной нравственности» представители пролетарской морали могли видеть уже в том, что во время суровой классовой борьбы она якобы с необходимостью уступает место, «перерождается» в самих индивидах, как носителях её ценностей, прин-

7

ципов в «красную» или в «белую правду/мораль».

«Белая правда» в данной сцене присутствует виртуально, как предполагае­мая у Григория Мелехова. По отношению к врагам своим мораль белых не от­личалась от морали красных - та же нетерпимость и истребление «других». Типичным носителем подобной морали в романе предстает Евгений Листниц-кий, проявляющий определённое геройство на войне, соблюдающий честь и достоинство офицера, но не считающийся с честью и достоинством простых ка­заков, «черни». Такая мораль также была не способна к диалогу, как и проле­тарская и уже в этом её ограниченность.

Носителем «народной», «сословно-казацкой нравственности» в анализи­руемой сцене предстает Григорий Мелехов. «Четвертая правда» - это правда самого автора, М.А. Шолохова, которая во многом представляет общечеловече­скую нравственность, что позволяет автору объективно оценить и позицию Кошевого и позицию Мелехова. Анализируемая сцена описана с позиций этой общечеловеческой морали столь правдиво, что мы всей душой на стороне Гри­гория Мелехова. Нам симпатизирует благородство и рыцарство Григория и претит агрессивность и классовая непримиримость Кошевого. Наше нравст­венное сознание интуитивно чувствует правоту Григория Мелехова, отстаи­вающего общечеловеческие и во многом здесь абсолютные ценности морали. И это составляет основу нравственного достоинства Григория. Михаил Коше­вой, который абсолютизирует классовое до отрицания общечеловеческого и аб­солютного, напротив, воспринимается как ограниченный, фаталистически гото­вый к преступлению против жизни и личности, человек. И это вызывает не только осуждение, но и омерзение.

А почему следует отдавать предпочтение общечеловеческой морали перед классовой? Дело в том, что та или иная мораль опирается на определенный жизненный опыт, жизненный мир, как писал в свих последних работах Э. Гус­серль. И, естественно, что все групповые, сословные, классовые жизненные миры меньше по объему, чем жизненный мир всего человечества. А мораль и создается как определенное средство регуляции человеческого поведения на